небольшая житейская интермедия:
иногда, когда я иду по блестящему после дождя городу, у меня начинает урчать живот — достаточно громко для того, чтобы я услышал, но недостаточно для того, чтобы из крон деревьев начали вылетать напуганные звуками птицы. такое может случиться с каждым, но вопрос в следующем — что лучше: зайти куда-нибудь и купить себе кофе и морковный маффин или дойти до дома и приготовить себе тёплый обед?
иногда, когда я иду по блестящему после дождя городу, я вдруг останавливаюсь посреди залитой водой улицы, сражённый, и не знаю, куда деть всю эту боль и любовь, которые начинают шевелиться внутри меня. что лучше: молчать о них или плакать?
я, к слову, всегда дохожу до дома и готовлю себе обед и молчу. наверное, поэтому боль и любовь ощущаются во мне так отчётливо и невыносимо — они всегда внутри и никогда не ели морковных маффинов.
и, наверное, дело в том, что я не очень доверяю миру и, как следствие, тому кофе и маффинам, которые в нём продают.
иногда мне кажется, что мир похож на дикую лису. она пытается украсть моё глупое, мягкое сердце — жулик, не воруй, — и съесть его. поэтому я не плачу. довольно опасно быть чувствительным — лиса может понять, что ей есть, что красть.
к тому же каждый раз, когда я плачу, кто-то обязательно делает мою трагедию своей. так что, да, никаких слёз и никакого воровства — это безопасно.
и очень-очень одиноко.
я не религиозный человек и до сих пор понятия не имею, как каждый раз оказываюсь в этом положении, но:
дорогой бог или инопланетяне, разумная пустота или дьявол — хоть кто-нибудь. я не могу смириться с тем, что там, снаружи, никого нет, — если ты меня слышишь, пожалуйста, поговори со мной. мне так оглушительно тихо здесь одному.
думаю, бог сказал бы, что мне стоит пойти и поговорить с кем-то, чьё существование я не ставлю под сомнение, а я ответил бы, что не хочу казаться слабым, и бог дал бы мне щелбан. потому что жизнь — это неизбежная слабость.
просто надо довериться миру, чтобы это понять, — довериться хоть кому-нибудь кроме бога, инопланетян, разумной пустоты или дьявола.
возвращаясь к небольшой житейской интермедии:
иногда, когда я иду по блестящему после дождя городу, я вдруг останавливаюсь посреди залитой водой улицы, сражённый, и не знаю, куда деть всю эту боль и любовь, которые начинают шевелиться внутри меня. и ещё один минус постоянного хранения боли и любви внутри себя: они начинают раздирать грудную клетку и вырываться наружу против моей воли. и иногда это уродливо и антисанитарно.
потому я стою посреди блестящего после дождя города со своим глупым, мягким, горячим, мокрым, противным сердцем в руках и не знаю, куда его деть. могу ли я пожертвовать его? отдать на благотворительность? может ли кто-то его понять?
что лучше: бросить его или прижать к себе ближе?
иногда мне кажется, что мир дышит мне на лицо, как домашнее животное, которое приходит посидеть возле подушки, когда хозяин просыпается. и тогда я думаю, что жизнь неизбежна — даже если я опасно чувствительный. наверное, единственная возможность понимать других и себя — это жить с этим глупым, мягким сердцем внутри. плакать. пить кофе и есть морковные маффины.
приручить эту дикую лису.
